Читаем без скачивания Импортный свидетель [Сборник] - Кирилл Павлов

— Василий Владимирович, извините, но что с вами?

Я молчал, не отвечая на ее вопросы, пока она не положила трубку.

Бедная девочка не поняла. Внутренне я извинился перед ней. Но сегодня у меня не было другого выхода, мне надо было посеять в ней, а заодно и в Кудинове, которому она расскажет о нашем странном разговоре, сомнение насчет моего материала. И статья не выйдет, во всяком случае до моего возвращения.

До возвращения — легко сказать! Я еще раз с поразительной ясностью понял, что я в тюрьме и со мной не намерены шутить.

Федерик, видимо, не очень понял второй разговор и решил, что я не захотел ничего передавать Кудинову.

Он улыбнулся и вышел, оставив меня одного.

На первый взгляд может показаться, что уж не такое это сложное дело отличить живое от мертвого. Но как только ученые пытались сформулировать, что же такое жизнь, чем отличается самый простой одноклеточный организм от самого сложного явления в неживой природе, перед ними словно вырастал многоглавый дракон трудностей.

13

Газет не несли, из чего я заключил, что в них сегодня публикуются первые сообщения о работе нашей комиссии. Интересно, что там может быть такое, что мне в моем положении нельзя читать? Быть может, свободная печать как-то не доглядела и выпустила на свои страницы из бутылки джинна истины, а- может быть, нашелся человек, выступивший со статьей, противоположной той, что навязывает советской газете Федерик.

Я снял телефонную трубку. Как и следовало ожидать, она молчала. Однако через полминуты вошла хорошенькая горничная и спросила меня, что мне угодно.

Я сообщил ей, что хотел бы читать газеты каждый день. Она улыбнулась и вскоре принесла мне целую пачку. Я лихорадочно схватил ее и обнаружил, что это все наши, советские газеты. Странно это выглядело: «Сельская жизнь» или «Гудок» на низеньком столике из яшмы в далекой фешенебельной тюрьме.

Но эти газеты, при всем моем уважении к советской прессе, увы, мне не годились сегодня, мне нужна была местная пресса. Об этом я сказал вновь появившейся горничной. Она исчезла и через минуту положила мне на яшмовый столик местную газетенку.

Я развернул ее и стал читать безобидный обзор проведенных в последний день мероприятий, сводящийся в большинстве своем к дискуссии — излечимы ли пораженные в море рыбаки.

Была, правда, и еще одна заметочка. Американский эксперт предполагал, что судно попало в зону так называемого открытого космического пространства — этакая дыра в атмосфере, куда свободно проникают космические лучи, они-то, с его точки зрения, и подействовали на моряков.

Эта смехотворная туфта была рассчитана на обывателя. Известно ведь, что простой человек склонен всегда поверить в самое невероятное.

Я сижу в тюрьме и ничего не могу предпринять. Мне не запрещено пока только думать, анализировать, сопоставлять.

Попробую. Но что я знаю?

Не так мало. То, что все из команды, включая даже хозяина, спятив, оказались осмотренными врачами и отпущенными на свободу, а боцман, который, как мне подсказывает интуиция, меньше всех находился под воздействием этого губительного средства, сейчас в клинике. В чем же тут дело?

А не в том ли, что, хотя доза и сделала боцмана на время невменяемым, она не отбила память? Бели это так, то тогда он действительно представляет опасность для следствия, ибо может кое-что рассказать. Этого не хотел бы Федерик.

А старуха? Я начал склоняться к мысли, что если она и не подослана ко мне, чтобы морочить голову рассказами о преступлениях гитлеровцев в конце второй мировой войны, то во всяком случае удачная игрушка в руках того же Федерика.

Найдись она на два дня раньше, не пришлось бы им ломать комедию с моим двойником; я мог бы и сам прекрасно попасться на удочку, что происшествие в океане дело рук давних мерзавцев, а не сегодняшних.

Бумагу и карандаш мне, хотя я и просил, не давали. Писать и записывать я ничего не мог, потому что исчезли документы и записная книжка, да так, что я и не заметил.

Один из членов экипажа «Аполлона-14» сделал попытку вести связь с Землей точь-в-точь как в фантастическом романе, передавая информацию лишь мысленным напряжением.

Подобные попытки до сих пор велись, на Земле и вызывали мяо-гочисленные споры, как и сама телепатия. Поиски в этой области идут давно, свыше ста лег, в разных странах и пока не получили всеобщего признания.

14

На экране появился озабоченный Федерик. По его виду я понял, что он нуждается в общении.

Трапеза прошла дружественно. Я упивался своей выдержкой и волей, считая, что все хорошо и что Федерик, не обнаружив нигде никаких истинно компрометирующих меня материалов, решил взять меня не шантажом, а лаской: ведь этот шантаж с фотокомпиляциями ни он, ни я не принимали всерьез.

Федерик вдруг заявил, что я понадоблюсь ему вскоре, и удалился, а я решил поваляться в постели и закрылся одеялом.

И тут мне пришла в голову мысль: а что, если под одеялом написать записку в несколько слов и держать ее при себе — одежду мою они вряд ли обыскивают каждую ночь. Вдруг я сумею переправить ее в советское посольство?

Голь на. выдумки хитра, и вскоре я уже знал, как написать такую записку. Я встал и направился в уборную, где автоматически подавалась необходимая порция туалетной бумаги. Я незаметно положил клочок ее в карман, чтобы потом под одеялом, в темноте написать хоть несколько слов о том, что произошло со мной.

Много лет не расставался я с перочинным ножом, изготовленным где-то в Прибалтике. В нем было множество лезвий, открывалки, пинцет, зубочистка и крошечный карандаш.

Я всюду таскал этот нож с собой, и его как неопасный предмет, не являющийся, к примеру, передающим устройством, не отняла у меня служба Федерика.

Только бы не засохла паста!

Зажав нож с клочком бумаги в кулаке, я притворно болезненно доковылял до кровати и улегся. Под одеялом я нащупал карандаш. Я грел его руками и молил, чтобы он писал.

Я вынул руку из-под одеяла — палец был измазан. Я сунул голову под одеяло и, делая вид, что подремываю, стараясь не шевелиться, сделал на ощупь такую запись: «Я гр. СССР журн. Вождаев». Потом осмелел и продолжил, ощупав листок: «Похищен Федериком из дома боцмана, содержусь в клинике. Двойник за меня в комиссии».

Эти восемнадцать слов мне дались очень тяжело. Я был весь в поту. Я свернул бумагу в трубочку и спрятал ее между пальцами. Потом зашевелился, как будто проснулся, и высунул голову из-под одеяла.

Экран отреагировал на мое «пробуждение».

— Приятного отдыха, мистер Вождаев, — сказала все та же экстравагантная девица. — Мы рады, что вы еще немного подремали, а теперь позвольте вам предложить продолжение дневного моциона.

Я принял душ и стал одеваться. Экран известил меня, что меня ожидает в холле господин Федерик. Я сунул свое письмо, или, как я его называл, «завещание», в карман брюк вместе с ножиком и вышел в холл.

Дружелюбие и подчеркнутая приветливость господина Федерика свидетельствовали, что он собирается сообщить мне что-то особенное. И действительно, он улыбнулся и сказал:

— Вы сегодня встретитесь с господином Кудиновым, вашим шефом. Он прилетел из Москвы. Ваш разговор будет прослушиваться, где бы вы ни находились. Вот вам передатчик, — и он протянул мне предмет размером со спичечный коробок, — его нельзя испортить, повредить, раздавить. Постарайтесь не огорчать нас, повторяйте как можно искренней то, что пишут ваши газеты от вашего имени. Если паче чаяния ваш соотечественник Кудинов узнает что-либо, что он не должен знать, то все будет в дальнейшем именно так, как пишут в ваших газетах. — И он процитировал: — «Ни одна террористическая организация не взяла на себя ответственность за гибель профессора Вождаева…» Будут в общих словах говорить о том, что на Западе процветает бандитизм. Но это ведь общеизвестно. Поэтому давайте без глупостей.

— А как вы себе представляете, о чем я буду говорить со своим коллегой? — удивился я. — Он же спросит меня: как я тут участвую в работе комиссии, кто как выступал и тому подобное?

— Вы по-прежнему считаете меня идиотом, мистер Вождаев, но мне кажется, у меня еще не было ни одного прокола в общении с вами, полагаю, что его не будет и на этот раз. -

С этими словами Федерик выпростал руку по направлению к экрану, на котором вспыхнуло изображение отеля, где живут члены комиссии. После этого жеста в течение полутора часов я смотрел многоэпизодный фильм о том, что делала комиссия и каждый ее член в течение всего последнего времени. Мой двойник даже умудрился рассказать американке мисс Лорри пару русских анекдотов. Подлинность происходившего подчеркивалась тем, что он рассказывал ей о моей московской жизни-и даже родителях, как о своих собственных.